Здесь – преследование властей, там – мировое признание. Бродский, Довлатов, Барышников.

Нежно любим каждого из этой тройки по отдельности. Но у нас так и замирает сердце, когда вспоминаем, что они были друзьями, и представляем, как они могли собираться за барной стойкой в «Русском самоваре». На фоне громкая музыка, они сидят и что-то увлеченно обсуждают. Все таки время было, хоть и тяжелое, но такое богатое на талантливых людей.

 

Бродский и Барышников - две совершенно разные истории, встретившиеся на шумных улицах Нью-Йорка. Один – вынужденный эмигрант, второй – добровольный невозвращенец. Удивительно, что они не были знакомы в Ленинграде, откуда в 1972 вынудили уехать Иосифа Бродского, лишив советского гражданства. Двумя годами позднее, в 1974, Михаил Барышников после спектакля в составе трупы Мариинского театра на гастролях в Торонто сел в автомобиль, подготовленный балетным критиком Джоном Фразером, и больше не вернулся в СССР.

 

Их трогательная дружба длилась до смерти поэта. Они называли друг друга «Мышь» и «кот Joseph» (поэт очень любил котов и сам предложил так себя называть через некоторое время после знакомства). Барышников снимал на фотокамеру портреты поэта; Бродский посвящал другу стихотворения и однажды сказал: «Единственный человек, с которым я был мало знаком в России, – это Миша Барышников. Здесь мы с ним видимся довольно часто – просто потому, что он совершенно потрясающий человек. Человек потрясающего ума и интуиции. Человек, который – помимо всего прочего! – знает стихов на память гораздо больше, чем я. Это очень странно, но как мы встретились с Мишей я, ей-богу, не могу вспомнить. Но одно могу сказать: он на меня произвел – и производит – колоссальное впечатление. Причем вовсе не своими качествами танцовщика, тем более, что в этой области я специалистом ни в коем роде не являюсь. А прежде всего – своим совершенно невероятным природным интеллектом...».

 

А Довлатов? А Довлатов, преследуемый властями, эмигрировал в 1978 году. С Бродским они были знакомы и в Лениграде, ходили в одни и те же квартиры, выступали на одних и тех же литературных вечерах. Для последующей дружбы общего у них было немало: оба видные фигуры русской литературы в Америке, оба уважали творчество друг друга и ценили свободу. И, хотя такой же привязанности, как у Барышникова и Бродского, у них не сложилось, на протяжении жизни их связывало ровное дружеское общение. 

 

«Он не первый, — писал Довлатов, — он, к сожалению, единственный. Я думаю, что наше гнусное поколение, как и поколение Лермонтова, — уцелеет. Потому что среди нас есть художники такого масштаба, как Бродский»

 

«Читать его легко. Он как бы не требует к себе внимания, не настаивает на своих умозаключениях или наблюдениях над человеческой природой, не навязывает себя читателю. Я проглатывал его книги в среднем за три-четыре часа непрерывного чтения: потому что именно от этой ненавязчивости его тона трудно было оторваться. Неизменная реакция на его рассказы и повести — признательность за отсутствие претензии, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла, звучащую в любом его абзаце. Тон его речи воспитывает в читателе сдержанность и действует отрезвляюще: вы становитесь им, и это лучшая терапия, которая может быть предложена современнику, не говоря — потомку» - в свою очередь,написал Бродский о друге.